Неточные совпадения
Когда дорога понеслась
узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела
мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Червонели
уже всюду красные реки; высоко гатились
мосты из козацких и вражьих тел.
Но тот, казалось, приближался таинственно и осторожно. Он не взошел на
мост, а остановился в стороне, на тротуаре, стараясь всеми силами, чтоб Раскольников не увидал его. Дуню он
уже давно заметил и стал делать ей знаки. Ей показалось, что знаками своими он упрашивал ее не окликать брата и оставить его в покое, а звал ее к себе.
Он встал на ноги, в удивлении осмотрелся кругом, как бы дивясь и тому, что зашел сюда, и пошел на Т—в
мост. Он был бледен, глаза его горели, изнеможение было во всех его членах, но ему вдруг стало дышать как бы легче. Он почувствовал, что
уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его стало вдруг легко и мирно. «Господи! — молил он, — покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!»
Он шел по набережной канавы, и недалеко
уж оставалось ему. Но, дойдя до
моста, он приостановился и вдруг повернул на
мост, в сторону, и прошел на Сенную.
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле
моста. «Вот тут он живет, в этом доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та же история, как тогда… А очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто
уж я и не могу теперь зайти…»
Он также думал, что погода
Не унималась; что река
Все прибывала; что едва ли
С Невы
мостов уже не сняли
И что с Парашей будет он
Дни на два, на три разлучен.
А толпа
уже так разрослась, распухла, что не могла втиснуться на Полицейский
мост и приостановилась, как бы раздумывая: следует ли идти дальше? Многие побежали берегом Мойки в направлении Певческого
моста, люди во главе толпы рвались вперед, но за своей спиной, в задних рядах, Самгин чувствовал нерешительность, отсутствие одушевленности.
Вот
уже оказалось неверным, что закрыт Литейный
мост.
Что касается дороги через Верхлёво и
моста, то, не получая от вас долгое время ответа, я
уж решился с Одонцовым и Беловодовым проводить дорогу от себя на Нельки, так что Обломовка остается далеко в стороне.
Захара насилу перевезли через реку назад;
мосты уже сняли, и Нева собралась замерзнуть. Обломову нельзя было думать и в среду ехать к Ольге.
— А знаешь, что делается в Обломовке? Ты не узнаешь ее! — сказал Штольц. — Я не писал к тебе, потому что ты не отвечаешь на письма.
Мост построен, дом прошлым летом возведен под крышу. Только
уж об убранстве внутри ты хлопочи сам, по своему вкусу — за это не берусь. Хозяйничает новый управляющий, мой человек. Ты видел в ведомости расходы…
— Что? — повторила она, — молод ты, чтоб знать бабушкины проступки.
Уж так и быть, изволь, скажу: тогда откупа пошли, а я вздумала велеть пиво варить для людей, водку гнали дома, не много, для гостей и для дворни, а все же запрещено было;
мостов не чинила… От меня взятки-то гладки, он и озлобился, видишь!
Уж коли кто несчастлив, так, значит, поделом. Проси скорее прощения, а то пропадешь, пойдет все хуже… и…
— Бабушка ваша — не знаю за что, а я за то, что он — губернатор. И полицию тоже мы с ней не любим, притесняет нас. Ее заставляет чинить
мосты, а обо мне
уж очень печется, осведомляется, где я живу, далеко ли от города отлучаюсь, у кого бываю.
Ей душно от этого письма, вдруг перенесшего ее на другую сторону бездны, когда она
уже оторвалась навсегда, ослабевшая, измученная борьбой, — и сожгла за собой
мост. Она не понимает, как мог он написать? Как он сам не бежал давно?
Я познакомился с ними, мы пошли за город, к
мосту, через
мост по полю, и
уже темным вечером, почти ощупью, воротились в город.
За
мостом ущелье в некоторых местах опять сжималось, но
уже заметно было, что оно должно скоро кончиться.
Колонисты не мучат невольников, покупщики и продавцы негров называются
уже не купцами, а разбойниками; в пустынях учреждаются станции, отели; через бездонные пропасти вешают
мосты.
Мы въехали в город с другой стороны; там
уж кое-где зажигали фонари: начинались сумерки. Китайские лавки сияли цветными огнями. В полумраке двигалась по тротуарам толпа гуляющих; по мостовой мчались коляски. Мы опять через
мост поехали к крепости, но на
мосту была такая теснота от экипажей, такая толкотня между пешеходами, что я ждал минут пять в линии колясок, пока можно было проехать. Наконец мы высвободились из толпы и мимо крепостной стены приехали на гласис и вмешались в ряды экипажей.
В одной — в предместии Бинондо, за
мостом, да в другой —
уже за городом, при въезде в индийские деревни.
Он на другой день
уж с 8 часов утра ходил по Невскому, от Адмиралтейской до Полицейского
моста, выжидая, какой немецкий или французский книжный магазин первый откроется, взял, что нужно, и читал больше трех суток сряду, — с 11 часов утра четверга до 9 часов вечера воскресенья, 82 часа; первые две ночи не спал так, на третью выпил восемь стаканов крепчайшего кофе, до четвертой ночи не хватило силы ни с каким кофе, он повалился и проспал на полу часов 15.
Тройка катит селом, стучит по
мосту, ушла за пригорок, тут одна дорога и есть — к нам. Пока мы бежим навстречу, тройка у подъезда; Михаил Семенович, как лавина,
уже скатился с нее, смеется, целуется и морит со смеха, в то время как Белинский, проклиная даль Покровского, устройство русских телег, русских дорог, еще слезает, расправляя поясницу. А Кетчер
уже бранит их...
Когда совсем смерклось, мы отправились с Кетчером. Сильно билось сердце, когда я снова увидел знакомые, родные улицы, места, домы, которых я не видал около четырех лет… Кузнецкий
мост, Тверской бульвар… вот и дом Огарева, ему нахлобучили какой-то огромный герб, он чужой
уж; в нижнем этаже, где мы так юно жили, жил портной… вот Поварская — дух занимается: в мезонине, в угловом окне, горит свечка, это ее комната, она пишет ко мне, она думает обо мне, свеча так весело горит, так мне горит.
Тут воз начал спускаться с
мосту, и последних слов
уже невозможно было расслушать; но парубок не хотел, кажется, кончить этим: не думая долго, схватил он комок грязи и швырнул вслед за нею.
В последние годы, когда А. К. Саврасов
уже окончательно спился, он иногда появлялся в грибковской мастерской в рубище. Ученики радостно встречали знаменитого художника и вели его прямо в кабинет к С. И. Грибкову. Друзья обнимались, а потом А. К. Саврасова отправляли с кем-нибудь из учеников в баню к Крымскому
мосту, откуда он возвращался подстриженный, одетый в белье и платье Грибкова, и начиналось вытрезвление.
Кузнецкий
мост через Петровку упирается в широкий раструб
узкого Кузнецкого переулка. На половине раструба стоял небольшой старый деревянный флигель с антресолями, окрашенный охрой. Такие дома оставались только на окраинах столицы. Здесь же, в окружении каменных домов с зеркальными стеклами, кондитерской Трамбле и огромного Солодовниковского пассажа, этот дом бросался в глаза своей старомодностью.
Через минуту я был на
мосту, но тележка
уже гремела по деревянной настилке.
Вдруг до моего сознания долетел чуть внятный звук, будто где-то далеко ударили ложечкой по стакану. Я знал его: это — отголосок бубенчиков. Она
уже выехала, но еще далеко: таратайка, пробирается сетью узеньких переулков в предместий. Я успею дойти до
моста, перейти его и стать в тени угловой лавки. А пока… еще немного додумать.
Долго стоял Коваль на
мосту, провожая глазами уходивший обоз. Ему было обидно, что сват Тит уехал и ни разу не обернулся назад. Вот тебе и сват!.. Но Титу было не до вероломного свата, — старик не мог отвязаться от мысли о дураке Терешке, который все дело испортил. И откуда он взялся, подумаешь: точно из земли вырос… Идет впереди обоза без шапки, как ходил перед покойниками. В душе Тита этот пустой случай вызвал первую тень сомнения:
уж ладно ли они выехали?
— Паны едуть с Мурмоса… На двух повозках с колокольцами.
Уж Туляцкий конец проехалы и по
мосту едуть.
Катря и Домнушка все-таки укутали барышню в большую шаль, ноги покрыли одеялом, а за спину насовали подушек. Но и это испытание кончилось, — Антип растворил ворота, и экипаж весело покатил на Самосадку. Мелькнула контора, потом фабрика, дальше почерневшие от дыма избушки Пеньковки, высокая зеленая труба медного рудника, прогремел под колесами деревянный
мост через Березайку, а дальше
уже начинался бесконечный лес и тронутые первою зеленью лужайки. Дорога от р. Березайки пошла прямо в гору.
На
мосту ей попались Пашка Горбатый, шустрый мальчик, и Илюшка Рачитель, — это были закадычные друзья. Они ходили вместе в школу, а потом бегали в лес, затевали разные игры и баловались. Огороды избенки Рачителя и горбатовской избы были рядом, что и связывало ребят: вышел Пашка в огород, а
уж Илюшка сидит на прясле, или наоборот. Старая Ганна пристально посмотрела на будущего мужа своей ненаглядной Федорки и даже остановилась: проворный парнишка будет, ежели бы не семья ихняя.
Все это общество, сидя против меревского
моста, ожидало наших героинь, и некоторые из его членов
уже начинали терять терпение.
— А! за овинами… боже мой!.. Смотри, Нарцис… ах боже… — и старик побежал рысью по
мосту вдогонку за Гловацким, который
уже шагал на той стороне реки, наискось по направлению к довольно крутому спиралеобразному спуску.
Разделенная вода была
уже не так глубока, и на обоих протоках находились высокие
мосты на сваях; один проток был глубже и тише, а другой — мельче и быстрее.
— Я сначала сама пошла и ему не сказала. А он, как узнал, потом
уж сам стал меня прогонять просить. Я стою на
мосту, прошу у прохожих, а он ходит около
моста, дожидается; и как увидит, что мне дали, так и бросится на меня и отнимет деньги, точно я утаить от него хочу, не для него собираю.
Получив подаяние, она сошла с
моста и подошла к ярко освещенным окнам одного магазина. Тут она принялась считать свою добычу; я стоял в десяти шагах. Денег в руке ее было
уже довольно; видно, что она с самого утра просила. Зажав их в руке, она перешла через улицу и вошла в мелочную лавочку. Я тотчас же подошел к дверям лавочки, отворенным настежь, и смотрел: что она там будет делать?
—
Уж он крестил нас, крестил! Мы
уж в коляску сели — а он все крестит. Как
мост переехали, я нарочно назад оборотился, а он стоит на балконе и все крестит!
Потомки этого графа давно
уже оставили жилище предков. Большая часть дукатов и всяких сокровищ, от которых прежде ломились сундуки графов, перешла за
мост, в еврейские лачуги, и последние представители славного рода выстроили себе прозаическое белое здание на горе, подальше от города. Там протекало их скучное, но все же торжественное существование в презрительно-величавом уединении.
Деревянный
мост, перекинутый через
узкую речушку, кряхтит, вздрагивая под колесами, и шатается, точно дряхлый старик.
Губернатор, поехавши в губернию по ревизии, вынужден был на одном перевозе прождать целых два часа, а через один
мост переходить пешком, покуда экипаж переезжал вброд: это
уж не заря, не солнце, а факт.
В ноябре, когда наступили темные, безлунные ночи, сердце ее до того переполнилось гнетущей тоской, что она не могла
уже сдержать себя. Она вышла однажды на улицу и пошла по направлению к мельничной плотинке. Речка бурлила и пенилась; шел сильный дождь; сквозь осыпанные мукой стекла окон брезжил тусклый свет; колесо стучало, но помольцы скрылись. Было пустынно, мрачно, безрассветно. Она дошла до середины мостков, переброшенных через плотину, и бросилась головой вперед на понырный
мост.
Я помню, иду я в разгар одного из таких дележей по Невскому и думаю: непременно встречу кого-нибудь из знакомых, который хоть что-нибудь да утащил. Узнаю, как и что, да тут же
уж кстати и поздравлю с благополучным похищением. И точно, едва я успел сойти с Аничкина
моста, смотрю, его превосходительство Петр Петрович идет.
Володя не то, чтоб был не в духе, когда
уже почти ночью подъезжал к большому
мосту чрез бухту, но он ощущал какую-то тяжесть на сердце.
Большов.
Уж ты скажи, дочка: ступай, мол, ты, старый черт, в яму! Да, в яму! В острог его, старого дурака. И за дело! — Не гонись за большим, будь доволен тем, что есть. А за большим погонишься, и последнее отнимут, оберут тебя дочиста. И придется тебе бежать на Каменный
мост да бросаться в Москву-реку. Да и оттедова тебя за язык вытянут да в острог посадят.
Когда зашел разговор о дачах, я вдруг рассказал, что у князя Ивана Иваныча есть такая дача около Москвы, что на нее приезжали смотреть из Лондона и из Парижа, что там есть решетка, которая стоит триста восемьдесят тысяч, и что князь Иван Иваныч мне очень близкий родственник, и я нынче у него обедал, и он звал меня непременно приехать к нему на эту дачу жить с ним целое лето, но что я отказался, потому что знаю хорошо эту дачу, несколько раз бывал на ней, и что все эти решетки и
мосты для меня незанимательны, потому что я терпеть не могу роскоши, особенно в деревне, а люблю, чтоб в деревне
уж было совсем как в деревне…
Но случилось так, что по выходе из заведения,
уже года три спустя, этот мрачный товарищ, бросивший свое служебное поприще для русской литературы и вследствие того
уже щеголявший в разорванных сапогах и стучавший зубами от холода, в летнем пальто в глубокую осень, встретил вдруг случайно у Аничкова
моста своего бывшего protégé [протеже, т. е. опекаемого, покровительствуемого (фр.).] «Лембку», как все, впрочем, называли того в училище.
Николай Всеволодович опять молча и не оборачиваясь пошел своею дорогой; но упрямый негодяй все-таки не отстал от него, правда теперь
уже не растабарывая и даже почтительно наблюдая дистанцию на целый шаг позади. Оба прошли таким образом
мост и вышли на берег, на этот раз повернув налево, тоже в длинный и глухой переулок, но которым короче было пройти в центр города, чем давешним путем по Богоявленской улице.
Они в том мнении, что я помимо их не посмею вас беспокоить, а я пред вами, сударь, как пред Истинным, — вот
уже четвертую ночь вашей милости на сем
мосту поджидаю, в том предмете, что и кроме них могу тихими стопами свой собственный путь найти.
Рассвет быстро яснел, и пока солнце умывалось в тумане за дымящимся бором, золотые стрелы его лучей
уже остро вытягивались на горизонте. Легкий туман всполохнулся над рекой и пополз вверх по скалистому берегу; под
мостом он клубится и липнет около черных и мокрых свай. Из-под этого тумана синеет бакша и виднеется белая полоса шоссе. На всем еще лежат тени полусвета, и нигде, ни внутри домов, ни на площадях и улицах, не заметно никаких признаков пробуждения.